глава 1
Первая недомолвка
Каждый день, как по расписанию, наступает момент, когда эта сцена всплывает на “экране” моего сознания. Эта сцена заставляет меня почувствовать, что воспоминания — это нечто физическое, что-то узнаваемое на ощупь: бомба, которая при взрыве высвобождает миллионы маленьких осколков, которые застревают в моей груди.
— Я хочу, чтобы ты больше никогда не приходил и не забирал меня! — в этот момент его лицо, с каждым моим словом все больше искажаясь, смотрит куда-то в сторону, когда я говорю ему о своих намерениях видеться с ним реже, как будто таким образом мои слова не причинят ему боли. — Тебе не обязательно возить меня на тренировки или в институт, я сам справлюсь. — И после этой фразы глаза, которые раньше смотрели на меня, как на своё единственное безопасное место в мире, впервые стали чаще видеть мою спину.
“Снято!”- звучит перед тем, как мой отец начинает плакать. Я на первом сеансе терапии, и этот образ, который всегда перед глазами, хочет играть сегодня главную роль. Всё это произошло ещё до того, как я произнес своё имя.
— Расскажите мне, что вы чувствуете, Луис, — говорит психолог, — расскажите мне о том моменте, где вы запутались, — продолжает он, понимая, какой вред могут нанести истории, которые мы рассказываем сами себе, те, которые заставляют нас некоторое время смотреть в бесконечность, бесконечность, которая находится только в наших головах.
Это было примерно в 2004 году, и он уже некоторое время стоял на натянутом канате, в буквальном смысле, казалось, что он ходит по одному из них. Он был тем самым канатоходцем, который забыл свое ремесло и вернулся в цирк, чтобы снова выступить. Зрители освистывали его каждый раз, когда он падал, осуждали его. А я, его личный Юлий Цезарь, показывал ему большой палец вниз, когда запрещал ему приходить забирать меня из школы. Я не хотел, чтобы меня видели вместе с ним, я не понимал, что он ходит не так, как все, что он говорит не так, как все, что он кричит и раздражается на каждую мелочь в повседневной жизни.
Когда он падал, не всегда в прямом смысле, никто не протягивал ему руку помощи, не было той опоры, за которую он держался, когда был «нормальным». Со стороны доброжелателей были только требования и давление, и в тот момент я, потерянный в системе, которая не позволяет чувствовать, не позволяет плакать, стыдит всё, что не появляется ежедневно на телевидении или, в настоящее время, в социальных сетях, я отказался поддержать своего отца, единственного человека, который всегда носил меня на руках. Я сел на эту трибуну и присоединился к той аудитории, которая не признает ошибок, к той толпе, которая не принимает различий, несовершенства. Я зажмурил глаза так, как мы обычно делаем, когда видим на экране шприц. Я отвернулся так, как будто отказывал в подаянии тому, кто умолял об этом.
"Истинно говорю тебе: в эту ночь, прежде чем пропоет петух, трижды отречешься от Меня". Евангелие от Матфея 26:34
— Как вы думаете, что бы он ответил вам? — спрашивает меня психолог, когда я рассказываю ему о том, что закрыл дверь братской любви в обмен на социальное одобрение, которое в конечном итоге не стоило того. — Что бы вы сказали ему, если бы он был здесь, перед вами, — настаивает психолог, видя, что я продолжаю считать осколки на своей груди. — Подняли бы вы своего отца с земли, если бы он сейчас упал?
Каждая моя слеза содержит отказ, ответ «нет». В каждой из них есть «оставь меня», «нам лучше остаться дома», «не забирай меня», «я в это не играю», того самого, который сейчас мой разум продолжает показывать с замедленном режиме. Я был подростком, мне просто хотелось нормальной жизни, разве это слишком много?
Мы будем рады узнать ваше мнение и увидеть ваши комментарии по поводу данной публикации.
Перейдите в раздел Форум, чтобы поделиться своими мыслями и комментариями, а так же задать вопрос Луису в разделе «Хроника предсказанной судьбы».
